Знать и помнить [Диалог историка с читателем] - Александр Михайлович Самсонов

Последствия культа личности имели место и после смерти Сталина, несмотря на то что Сталин был осужден партией. Долгое время продолжалось возвеличивание роли Н. С. Хрущева. Далее культ личности продолжал насаждаться и при деятельности Л. И. Брежнева. Победу в битве под Новороссийском приписывали ему, многие другие успехи внутри страны связывали с его именем. В течение трех-четырех лет, когда отмечались Дни Победы, на страницах печати больше всего говорилось о боях под Новороссийском, а такие главные районы битв, как под Москвой и Сталинградом, оставались как-то в тени. Книги Л. И. Брежнева так возвышали, что они вроде были лучшими произведениями современности, почти считались эталонами для прозаиков. Насаждение культа личности, угодничество, подхалимство, зажим критики, благодушие, отсутствие гласности явились причиной всех негативных явлений последних лет.

7 июня 1987 г.

Сталин — это не только история. И память о сталинских временах — не только достояние его современников, очевидцев. Она передается по наследству молодежи и будет еще долго передаваться, прокладывая непреодолимый водораздел между «сталинистами» и «антисталинистами». Память о сталинских репрессиях живет не только в умах, но и в генах. Семена страха, лицемерия, жестокости, посеянные Сталиным, дают всходы и сейчас.

Я не знала своего деда Ивана Ивановича Белевского, арестованного до моего рождения и погибшего в сталинских лагерях. Ему, человеку русскому по языку и культуре, воспитывавшему пятерых детей на любви к русской литературе, был пришит ярлык «нацдеповца» — белорусского националиста. Это был человек высшей пробы, кристальной честности, энтузиаст и труженик. Его обожали ученики, которым он преподавал физику и математику, а заодно учил выращивать помидоры и другие овощи, не культивировавшиеся в Белоруссии в то время. К нему приходили мужики потолковать о жизни, излить душу, нередко засиживались у печки до петухов. Причем эти разговоры никогда не сопровождались «возлияниями». Такой человек-правдолюбец, несомненно, был опасен в те времена.

Моя мать, некогда активная комсомолка, была исключена из его рядов «за неразоблачение врага народа», а когда поехала хлопотать за арестованного отца, ее исключили с режиссерского факультета ГИТИСа (правда, потом восстановили на театроведческом).

Я ничего не знала о том, что произошло с моим дедом и как это отразилось на судьбе моей матери и теток, до середины 50-х годов, когда он был посмертно реабилитирован. От меня скрывали правду по вполне понятным соображениям. Но события, предшествовавшие моему рождению, то состояние ужаса, в котором находилась моя мать, неся меня во чреве, безусловно, отразились на формировании моего характера, запечатлелись в генетической памяти. С детства я очень остро ощущала свою незащищенность, что порождало в свою очередь чувство отчужденности. Я цепенела перед жестокостью или несправедливостью. Мне было легче оправдываться с помощью лжи, нежели правды, потому что жила во мне какая-то странная уверенность, что правде все равно не поверят. Мои ровесники помнят это время, когда среди школьников младших классов просто «честное слово» не котировалось, а доверием пользовалось «честное ленинское» и особенно «честное сталинское», ибо Сталин считался главнее. Все же, на мое счастье или несчастье, мать научила меня чтить просто «честное слово». Но интеллигентные родители в то время деградации культуры были тоже не в чести. В связи с этим я испытывала комплекс неполноценности, завидуя дремучим, горлопанистым мамашам своих сверстников. Ну а кто не помнит разгула антисемитизма в послевоенные годы, когда дети евреев стеснялись своих родителей и своих фамилий? Не породил ли он сейчас у многих обостренное стремление к утверждению своего поруганного национального достоинства?

Все это не только история. Это реальность, живущая в нас. И нам предстоит еще долго «по капле выдавливать из себя раба», как это делал Чехов. Посмотрел бы он на «небо в алмазах» в 30 — 40-е годы…

Трудно себе представить, что такой иезуитски хитрый человек, как Сталин, не допускал мысли о нападении фашистской Германии, что он поддался на удочку Гитлера, поверив, что Якир, Тухачевский, Блюхер, Уборевич и другие — предатели и агенты вражеской разведки. Трудно поверить, что он разгромил накануне войны армию, обезглавил ее из добрых побуждений. Из всех его действий напрашивается вывод, что он сознательно истреблял интеллектуальную верхушку и культурные слои армии, видя в них угрозу своему могуществу. Очутившись к началу войны уже «по уши» в крови, Сталин мог ожидать справедливого возмездия. Напуганный собственными злодеяниями, в глубине души осознавая свою «выдающуюся посредственность», он боялся всех, кто интеллектуально или нравственно возвышался над ним, над общей инертно-послушной массой. Он боялся, что военная интеллигенция повернет армию против него. Подтверждает это даже заздравный тост Сталина в мае 1945 года: «Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой…» Блестящее лицемерие!

Наш народ победил в войне не благодаря «мудрому руководству» Сталина, а несмотря на него, что удваивает героизм народа. Страшно подумать, скольких жертв можно было бы избежать. Что касается приказа № 227, который угрожает военным трибуналом за отступление, «хотя бы и в безвыходном положении», то он вполне в духе Сталина, ибо апеллирует не к высшим, а к низшим чувствам в человеке, а именно к страху. И Самсонов напрасно приписывает этому приказу «большую положительную роль в моральном плане».

Думается, что настала пора сказать народу полную правду о Сталине и перенести его прах подальше от кремлевских стен… А на месте его могилы или где-нибудь поблизости поставить памятник жертвам сталинских репрессий. Пора привлечь к ответу и палачей — тех, кто еще остался жив.

8 июня 1987 г.

До войны я работал на знаменитом авиазаводе, где работали Чкалов (я его уже не застал) и прославленные впоследствии конструкторы Ильюшин и Петляков. Когда начались массовые репрессии, на заводе были арестованы самые лучшие люди: директор, начальники цехов, высококвалифицированные рабочие. А в центральных газетах печатали, что троцкистско-бухаринские враги свили на заводе гнездо. В маленькой деревне, где я жил, без следствия и суда исчезли трое самых лучших людей. Две семьи, которые своим трудом добились материального благополучия, были раскулачены. В деревне Барвихе Московской области также были раскулачены семьи тружеников, хотя они никого не эксплуатировали. И думаете, что многие тогда восторгались и слепо верили тому, что печатали в газетах? Страх и еще раз страх, без преувеличения, заставлял многих молчать и говорить вслух совсем не то, что надо.

До сего